Григорий Аросев – писатель, журналист, издатель. Окончил театроведческий факультет ГИТИС (РАТИ). Работал в АНО «Интерньюс», информагентстве ИТАР-ТАСС. На телеканале «Культура» был шеф-редактором студии кинопоказа. С 2013 года живёт в Германии, работает журналистом на Deutsche Welle. Регулярно публикуется в журналах „Новый мир“, „Дружба народов“, „Вопросы литературы“, „Звезда“ и других. Автор четырёх книг – сборника рассказов „Записки изолгавшегося“ (2011), биографии „Одна для всех“ (2014), романа „Неуместный“ (2016) и поэтического сборника «Оболочка» (2018).
В Берлине проводит лекции по истории литературы.
Основатель и главный редактор литературного журнала „Берлин.Берега“.
Смена кадра
История развалившейся команды
Моим друзьям
0.
— За мной сегодня отец заедет, — сообщил Конь перед последним уроком.
— И что это значит? — насторожились остальные.
— Накрылся наш футбол, — хмуро сказал Конь.
— Ну здравствуйте, приехали, — протянул Бен, — а чего раньше не сказал?
— Да когда раньше-то?
— С утра хотя бы! Мы ж этим обещали, что сегодня выйдем.
— Забыл…
Конь соврал, и это все понимали. Что уж тут: с утра он элементарно побоялся рассказывать. И если недовольство друзей он бы кое-как перенёс, то другое, практически неизбежное, морозило его душу: наверняка его заменят кем-то другим. Один раз это стерпеть можно, но вдруг его сменщик сыграет настолько круто, что его решат исключить из команды? Конь никогда не был ведущим игроком, но футбол любил и очень дорожил их почти ежедневными матчами.
Расплата последовала незамедлительно.
— Мужики, кого берём вместо? — озабоченно спросил Макарона. Об отмене матча речи быть не могло.
Мужики задумались. Сердце Коня затрепыхалось от недоброго предчувствия. Только бы не…
— Может, Юлькá?
Конь чуть не скончался на месте. Хуже варианта не представить. Лена и так по нему сохнет, а если вдруг услышит, что Юлёк сыграл лучше…
— Да на хрена он нам? Наверняка будет тупо бегать, как последний козёл.
— Завидуешь, Коняга? — съехидничал Поп.
— Так, в общем, это уже не твоё дело, Конь, — решительно сказал Бен. — Твоё — ехать с папой куда вы там собрались. А мы подумаем, может, у Федяна идея будет.
Федю, вратаря, вызвала классная — за что-то опять пропесочивать.
Весь урок Конь терзался и страдал — но что поделать? Отца тоже надо слушаться — хотя бы изредка. Конь и так постоянно увиливал от этих поездок. А сейчас нельзя, у бабушки юбилей. Он было подкинул родителям накануне робкую мысль, что, дескать, не такой он и маленький, сумеет сам доехать до «Новокузнецкой» часа на полтора позже, но одобрения не встретил. «Пап, но у нас футбол», — сказал Конь. «Понимаю, но ты всегда играешь, когда тебе надо. Разве нет?» — «Играю…» — «Один раз ради бабушки напрягись, я буду тебе очень благодарен». — «Ладно…» Конь уже предчувствовал, чем всё обернётся.
Юлёк с энтузиазмом согласился, но ему выпало дежурить — пришлось вытирать доску и открывать окна. Обещал подскочить минут на пять попозже.
На крыльцо после урока вышли вчетвером — Федян замешкался в раздевалке.
— Саня, привет, — издалека крикнул отец. Последняя вялая надежда, что он опоздает, растаяла. — Здорóво, ребята.
— Здрасьть, Бориссамуилыч, — вразнобой ответили Бен, Поп и Макарона.
— Надо Коня выкрасть у вас.
— Да уж знаем.
— Не злитесь, мужики.
Мужики пасмурно улыбнулись.
— А вот смотрите, что у меня есть, — Бориссамуилыч вытащил из дипломата фотоаппарат.
Футболисты без интереса посмотрели на него.
— Давайте вы прыгнете с крыльца, а я вас сниму, — вдруг предложил отец Коня. — И потом каждому подарю по личному экземпляру. Как говорится, на память.
— Давайте, — решил за всех Бен и первым вскочил на возвышение. Остальные последовали за ним.
— Ну и что такие кислые? Что, последний матч в жизни? На счёт «три». Раз, два…
А вместо слова «три» Бориссамуилыч произнёс смешное матерное слово. Мужики против воли захохотали и прыгнули.
1.
Первым отвалил Конь.
Это произошло настолько давно, что понятия «валить» ещё не было. Просто однажды весной подавленный Конь собрал всех на первой же перемене и изменившимся, чуть ли не взрослым голосом сказал:
— Катастрофа мирового масштаба.
И дальше сообщил безумное: уже через три дня они, он с братом и родителями, будут в Австрии. А ещё чуть погодя — в Израиле. И уже всё, не вернутся. И снова, как и в случае с давним футболом, кто-то спросил, а что же, мол, не предупредил?
— А ты думаешь, я сам знал? — зло огрызнулся Конь.
И на сей раз он сказал чистую правду.
Родители не ставили его в известность ни на стадии идеи, ни на стадии оформления, ни на стадии ожидания. Одиннадцатилетнему Коню однажды вечером буднично сообщили, что, дескать, всё теперь решено безвозвратно, мы покидаем родные края. И это случится не далее, чем в субботу. А на дворе у нас… Как?! Вторник? Конь ужаснулся.
Впрочем, всерьёз обижаться на родителей он никогда не умел и поэтому принял удивительную весть без радости, но и без роптания.
И лишь заснуть не мог. Как так? Австрия, Вена? Об этой стране и об этом городе он знал ровно два факта: в Вене существует клуб «Рапид», а в нём когда-то давно играл какой-то советский футболист. И всё.
А Израиль? Вообще тёмное место. Евреи — но тут ясности никакой, они и сами евреи. Тель-Авив. Ерусалим. Всё! Как-то недостаточно для постижения непостижимого.
Конь ворочался так активно, а вздыхал так громко, что разбудил брата.
— Сашка, ну что ты крутишься? Достал уже.
— Илюх, а ты знал?
— О чём?
— Про Израиль.
— Знал. Спи.
— А давно знал?
— Месяцев пять.
Конь снова вздохнул. На то он и старший, чтобы всё знать. Уже на первом курсе учится.
— Илюх!
— Ну что тебе?
— А Катька-то? С нами?
— Ага, как же. С нами…
— Почему?
— Мы ж не женаты.
— Плохо, — искренне огорчился Конь. — Она зыкинская.
— Зыкинская…
Они затихли, но сон не шёл. Как оказалось, к обоим.
— Вот какого чёрта ты сказал про Катю?
— А что?
— Что… И так тошно, ты добавляешь.
— А совсем нельзя её забрать?
— Совсем…
Тут Конь вспомнил о Лене, и теперь тошно стало ему самому.
Наутро в квартире начался кавардак: вещи лежали на полу, на кроватях, даже на столах. В семь тридцать позвонили в дверь — пришёл какой-то папин друг и унёс телевизор. Конь настолько изумился, что ничего не сказал. (А вечером ещё и холодильник вывезли. «А как же мы будем есть?» — спросил Конь. «Два дня придётся держать всё на балконе», — сказала мама.) Оделся и выскользнул за дверь. Впрочем, сразу вернулся.
— Мам, а как же школа?
— Я сегодня пойду к Марине Михайловне и всё расскажу.
— Да нет, я про школу там…
— Не бойся, неучем не останешься.
— Как будто я этого так боюсь, — надулся Конь. Было немного неприятно, что мама не поняла его вопроса.
В школу он зашёл, как обычно, за тридцать секунд до звонка. Взлетел на четвёртый этаж, ворвался в класс и плюхнулся на своё место. Литра. Значит, можно особо не вникать в происходящее. Он накатал записку: «На перемене срочный разговор». Подсунул её соседу — Макароне. Тот прочёл, кивнул и глазами спросил, надо ли передавать другим. Толкнул в спину ещё одного одноклассника, шепнул —указание передать Попу и Бену, сидевшим вместе чуть впереди.
На перемене собрались, и Конь всё рассказал.
— Чё делать-то, — спросил Поп.
— Да чё-чё. Всё. Пропал наш футбол, — отрезал Бен.
— Бен, ну ты осёл. Тут человек уезжает навсегда, а ты про футбол, — встрял Макарона.
Бен промолчал, но и не огрызнулся.
— Мужики, да вы найдёте замену мне. Юлёк вот.
— Макарона прав, футбол тут ни при чём. Просто как же ты там будешь?
— Да чёрт его знает. Придётся жить.
Несколько секунд потоптались, не зная, что ещё сказать.
— И что, в пятницу придёшь — и всё?
— Угу.
Мужики молчали.
— Слушайте, — вдруг вдохновился Макарона. — А давайте ещё раз сфотографируемся.
— Как?
— Да как-как. Вот как в тот раз. Прыгнем с крыльца — и всё.
Та фотография получилась очень удачной: мальчики улыбались во все зубы и все четверо находились в воздухе.
— Ну можно, а кто сфотографирует? — спросил Бен.
— Мой отец, — решительно сказал Конь.
— Да ему наверняка сейчас не до того.
— А вот это уже моё дело.
…Вечером он позвал отца в их с братом комнату и сказал:
— У меня два условия. Иначе не поеду я никуда.
— Ну-ка, — заинтересовался Борис.
— Первое — мы берём Катю с собой.
Борис снял очки.
— Сань. Нереально это. Мы с Ильёй уже думали и прикидывали. Не выйдет.
— Не может такого быть!
— Может, сын. Иногда получается так, что ничего не получается. И надо смириться.
— И они не увидятся никогда?
— Я боюсь, что да. Мы никогда больше в Москву не вернёмся.
— Как так?!
— Мы уедем и лишимся советского гражданства. Обратно нас никто не пустит. Если я устроюсь на работу, мы сможем увидеть весь мир, Америку, Германию, Париж…
— Так это ж круто!
— Да, но в СССР не удастся приехать.
Конь замолчал, переваривая новости.
— Так это что… Мы никого больше не увидим? А бабушка?
— Она же с нами едет, — напомнил отец.
Конь забыл.
— А другая бабушка?
Мамина мама жила в Новочеркасске.
— С ней, к сожалению, всё плохо — она не захотела. Поэтому остаётся.
— И мы её тоже не увидим?
— Думаю, да.
Конь обхватил голову руками. Как же справиться со всем этим?
— Илюха никогда не встретит такую же хорошую, как Катя.
— Да. Но что же делать, Сань?
— Ты у нас взрослый! Я бы обязательно что-нибудь придумал.
Борис Самуилович боялся, что сын начнёт спрашивать, почему ему раньше ничего не рассказали, но тот промолчал.
— А второе условие?
Конь встрепенулся. Чуть не забыл!
— Завтра после шестого урока нас нужно сфотографировать.
— Я не смогу, извини, у меня встреча, надо будет деньги забрать.
— А вот это уже не мои проблемы! — неожиданно жёстко ответил сын. — Я тоже не смогу ехать с вами. У меня в субботу футбол в три.
…Сцена повторилась: Конь и трое других вышли из школы, в глубине двора стоял Борис Самуилович. Но никто ни с кем не здоровался, да и вообще настроения не было ни у кого. Но раз решили, надо было сделать.
— Только давайте живенько, а то мне правда ехать надо, — попросил Борис.
Они взобрались на крыльцо, дождались громкого «три!» и прыгнули.
— Давайте ещё разик.
Повторили. И ещё раз.
— Фотографии потом обязательно пришлю. Ну, прощайте, ребятки. Будьте здоровы, — сказал Борис. Ему было до крайности неуютно под угрюмыми тяжёлыми взглядами мальчиков, у которых похищали друга, да не просто друга — одноклубника.
— Удачи вам там, — неохотно сказал за всех Бен. Повернулся и побежал к футбольной коробке, Макарона и Поп помчались за ним.
— Сань, останешься поиграть или пойдём?
— Поиграю, можно? — спросил Конь.
— Конечно.
После футбола — они просто попинали мячик, попасовали друг другу и побили по воротам, на которых никто не стоял — разошлись быстро, не разговаривая. Примерно так же прошли и два оставшихся дня. А в субботу, седьмого апреля, Конь сел в самолёт и улетел в Австрию, а оттуда — в Израиль.
Фотографии Борис Самуилович и правда сделал. Но уже в Израиле и несколько месяцев спустя. Он отправил в Москву три одинаковых отпечатка на три разных адреса — и поступил очень правильно, поскольку два письма потерялись, но одно всё же дошло. Макарона принёс конверт из другой жизни в школу. Снимок всех разочаровал: в идеальном прыжке был почему-то только Бен, у Коня был вид, как будто его скинули в пропасть, а двое других на фотографии вообще только стали распрямляться. В общем, фигня полная.
2.
Впрочем, мальчишеская память, да и детская в целом, ещё милосерднее, чем у взрослых. Буквально через пару недель об отъехавшем Коне, что уж тут скрывать, основательно подзабыли. Нет, конечно, все помнили, что, мол, учился и играл с нами Конь. Но никакой тоски не осталось. Юлёк успешно его заменил на поле, а человеческая привязанность у пятиклассников не сильна.
Однако кое-что эмиграция Коня всё же изменила. Парни узнали, что, оказывается, мир куда больше, чем СССР — страна, как им казалось и как их учили, не только самая главная, но и необъятная. Выяснилось, что существуют и другие страны, где тоже живут люди.
Коня вслух вспоминали нечасто, хотя изредка бывало.
— Кто-нибудь знает, в каком городе живёт Конь? — спросил Бен однажды. После второго прыжка прошло чуть больше года. — Макарона, тебе же приходило письмо. Не помнишь?
— Не-а. Там какое-то слово вместо города, которое я не знаю. А зачем тебе?
— Да я подумал, а вдруг он нас обманул и просто переехал в Бирюлёво. Мне кажется, этого Израиля вообще не существует, а Конь как всегда выделывается.
Макарона очень удачно в этот момент дочитывал «Золотого телёнка».
— «Нет Рио-де-Жанейро, и Америки нет, а последний город — это Шепетовка, об который разбиваются волны океана», — неточно, но уместно процитировал он по памяти.
Федян, Поп и Юлёк заржали, а Бен разозлился, хотя и промолчал.
И надо же было такому случится, что следующим уехал никто иной, как неверующий в заграницу Бен! И произошло это куда более загадочно, хотя и ещё пару лет спустя.
В девяносто третьем, летом, после контрольных и экзаменов все мирно разбежались на каникулы и особо не перезванивались. Когда шли мимо школы по своим делам, заглядывали на футбольное поле, не играет ли там кто (всегда было пусто), и двигали дальше. А первого сентября Марина Михайловна вдруг объявила:
— Ребята, Веня Павлов больше с нами не учится. Он уехал в другую страну.
Девочки пропустили это сногсшибательное известие мимо ушей, а вот оставшихся футболистов чуть кондратий не обнял.
— Куда?! Я ничего не знаю! — завопил Макарона, вскочив с места.
— И я! И я! — крикнули Поп и Юлёк.
Но Марина Михайловна больше ничего не рассказала.
Остатки команды сходили к дому Бена, поднялись на его седьмой этаж, но, конечно, им открыли чужие люди, которые не знали, где теперь Бен и его семья.
— Давайте рассуждать логически, — предложил Поп в другой раз, когда они снова задались вопросом, куда же исчез Бен. — Вряд ли бы он нам не сказал. Вон Конь — сказал тут же, как сам узнал.
— Но мы же на каникулах были, — резонно возразил Макарона.
— И что? Телефоны отменили? — не менее резонно переспросил Поп. — Отсюда я делаю вывод: его увезли насильно. У кого другие соображения?
Но вся логика рассуждений Попа на этом и закончилась. Он заявлял, что пойдёт в милицию, но, конечно, никуда не пошёл.
Ни с какого бока они не могли ухватиться за разгадку. Марина Михайловна клялась, что ей тоже ничего неизвестно — она, дескать, сама всё узнала только из секретариата в конце августа.
И вдруг Бен позвонил. Примерно месяцев через восемь. Сам! Как выяснилось почти сразу же, он позвонил всем — Попу, Макароне, Федяну и Юльку. Но очень по-особому. Как выяснилось, Бен нашёл телефонный автомат, который непонятным сверхъестественным образом позволял бесплатно звонить в любую точку земного шара. Но только в течение минуты. Через минуту связь отрубалась, и Бен перезванивал. А соединение устанавливалось не сразу. Поэтому обычный десятиминутный разговор длился не меньше часа. Нервов добавляло то, что у всех родители оказались очень недовольны таким способом связи — телефон был занят слишком долго. Но упорный Бен не сдавался.
Но это ещё цветочки. Когда мужики (каждый по отдельности) узнали, куда занесло Бена, они отреагировали одинаково: восхищённым нецензурным восклицанием. А Бен горделиво каждому отвечал тоже одинаково: «Да, я такой!» И рассказывал свою историю.
В отличие от Коня, он всё знал заранее и в полном объёме. Но Бен абсолютно не верил в происходящее. Его поставили в известность — он отреагировал философски-равнодушно. Ему показали билеты — он зевнул. Ему велели собирать манатки — он собрал, но без малейшего энтузиазма. С ним проводили беседы — он вежливо машинально отвечал, ни о чём не думая. Ему велели учить язык — он даже не думал. Бен продолжал заниматься своими немудрёными каникулярными делами — почитывал книжки, поигрывал на гитаре, посматривал футбол, который изредка показывали по телевизору.
И лишь когда они сел в такси — мама с сестрой в одно, отец с ним в другое, чемоданы везде — Бен что-то начал понимать. «Пап, то есть мы правда едем?» — спросил он. Папа, не подозревая, что сын спрашивает всерьёз, невнимательно кивнул, листая записную книжку. А потрясённый Бен уставился в окно, осоловело провожая взглядом Проспект Мира, Садовое, Ленинградский…
Его сестра со звучным именем Мира случайным образом нашла себе иностранца под названием Джошуа и решила, что за него надо выйти замуж — и даже более того, перевезти его в Москву. Но Джош не горел желанием. Поначалу он безуспешно пытался убедить Миру, что ему в России будет не очень (Мира не горела желанием срываться непонятно куда) — но вовремя понял, что действовать надо через родителей. А родители тут и подсуетились. Нам, говорят, лично ничего не надо, но вот устрой как-нибудь так, чтобы и Венька с вами уехал. Мы Миру-то и уговорим, а сами тут останемся. Хорошо ещё, что Джош немного по-русски разговаривал — иначе бы заговор не состоялся. Всё в итоге и сладилось — Джош ухитрился найти Бену какую-то школьную стипендию, выдав его за крутого гитариста (когда Бен всё это осознал, он чуть рассудка не лишился), которому злые русские власти не дают раскрыться.
И оказался Бен ни много ни мало в США, да не просто в США, а в самой что ни на есть заднице. Джош не просто увёз Миру в сверхпровинциальный и страшно далёкий Айдахо, так ещё и поселился с ней в городке Каскейд — с населением меньше, чем жило на их улице в Москве. Бена определили в Бойсе, столицу, но она была не сильно лучше Каскейда. Ну а родители Миры и Бена и правда никуда из Москвы не уехали — не уехали, но переселились в другую квартиру, поменьше. Потому-то мужики их и не обнаружили на прежнем месте.
«И прикиньте, я теперь официально Бен», — заходился он от восторга. «Как так?» — «Бенджамин!»
«А в футбол ты там играешь?» — спросил Федян. «Нет, у меня экипировки нет, да и не нравится», — ответил Бен. «Какой экипировки?» — не понял Федян. «Да обычной самой». — «И как это — не нравится? Ты ж играл с нами». — «А-а! Ты про соккер!»
Пересказав этот диалог в школе, Федян многозначительно посмотрел на остальных. Комментарии не требовались — хоть господин американец и обещал звонить часто (а Конь, к примеру, так и не объявился), стало ясно: Бен оторвался, Бена больше не было.
3.
В сравнении с этими двумя историями чинный, хотя и постепенный отъезд Попа в Британию оказался пресным и обычным. Он ещё в студенчестве нашёл какую-то неплохую контору, интересующуюся недвижимостью, стал с ней сотрудничать, часто мотался туда-сюда, потом по-умному частным образом пригласил её владельца в Москву, и в итоге получил официальное приглашение перейти к ним на работу в аккурат к защите диплома. Ещё несколько месяцев посольских мытарств — и Поп, Игорь Поповский, торжественно, с прощальной вечеринкой, уехал жить в Лондон. Конечно, безо всяких тайн — о своих планах он рассказывал всем, кому только мог (включая Бена, который действительно изредка позванивал).
Дольше всех тянул Макарона — и в итоге, как всегда, отличился. Иначе он не мог. Обладая нужной национальностью, он мог запросто уехать в Израиль, в США, в Германию, даже вроде в Канаду. Но душа Макароны просила бури — и он задался целью оказаться хотя и в Германии, да, но не используя своё происхождение. Никто не мог понять, что им двигало, однако Макарона бился своей еврейской головой о немецкую бетонную стену бюрократии и в итоге прошиб её. Он выучил язык (на троечку, конечно, но с абсолютного нуля и это неплохо), нашёл работу, получил рабочую визу и на пороге двадцатипятилетия тихо исчез из Москвы, материализовавшись в Берлине. Его отсутствия в Белокаменной не заметили.
4.
Вскоре после переезда, сидя вечером дома, в своей маленькой, тёмной, но тёплой квартире на окраине Берлина, Макарона лениво переписывался по ICQ, по «аське», с девушкой Викой, своей новой знакомой, на которую уже имел определённые виды. Дежурные анкетные вопросы с эмигрантским оттенком — работа, происхождение, где живут родители… «А у тебя есть братья или сёстры?» — спросила Вика. «Нет, а у тебя?» — «Есть брат, тоже в Берлине живёт». — «А как его зовут?» — «Герман». — «Герман в Германии!» — «Да, мы уже много смеялись над этим». — «А где он живёт?» — «В центре, на Алексе».
Имелась в виду площадь Александерплац, именуемая берлинцами просто «Алексом».
«Герман с Алекса», — написал Макарона, ничего не имея в виду. Но вдруг понял, что это словосочетание ему что-то напоминает. Герман с Алекса… Да, определённо знакомо, но должно выглядеть чуть-чуть иначе. Герман Алекс… Ах, ну конечно. Алекс Герман. Саня-Конь. Одноклассник, так и сгинувший в своём Израиле.
А ну как поискать Коня тут, в ICQ? Ведь название ICQ — игра слов, не только аббревиатура, но и иносказание I seek you, «я ищу тебя» по-английски. Открыл форму поиска, вбил имя и фамилию Коня, указал страну поиска — Израиль. Клик… Господи, вот же он — Конь! Профиль с фотографией! Раздобрел чуток, но это точно он! Нашёлся, но сейчас не в сети. И вообще неизвестно, заходит ли он сюда, в ICQ. Зато есть номер телефона — и программа даже предлагает бесплатно отправить сообщение на номер! Ну, сто процентов не дойдёт, но попробовать-то можно. «Privet, eto tvoj odnoklassnik Makarona. Esli ty uvidish eto, napishi mne po e-mail», — написал Макарона, добавив адрес. И отправил. Подождал несколько дней, ответа не было. Что ж, разве можно надеяться на какую-то ненадёжную ICQ? Ещё неделю спустя Макарона и думать про это забыл.
Но через пару месяцев от Коня пришло письмо!
Увидев в списке новых электронных писем фамилию Alex German, Макарона чуть в обморок не упал.
«Привет! Совершенно дикая история, как до меня дошло твоё сообщение, но главное — оно дошло! У меня всё хорошо, живу всё там же, но недавно переехал в другой город, впрочем, тебе эти названия ни о чём не скажут. С кем-то из наших общаешься? Расскажи о себе!!!»
Как потом, сильно потом, рассказал Конь, при регистрации номера в ICQ программа попросила указать телефонный номер. Конь не понял, что это поле необязательно для заполнения, но и свой телефон вбивать не хотел, поэтому без спроса внёс номер своей тётки — которая и получила послание Макароны. Тётя удивилась, сообщение не стёрла, но тут же забыла о нём. А как вспомнила, сразу позвонила Коню.
С кем-то из наших общаешься?
Это был очень хороший вопрос. В самых общих чертах Макарона знал о всех «наших» — под этим словом Конь, конечно, имел в виду только товарищей по футболу. Но близкого общения ни с кем не получалось. Отъезд Бена развалил команду — Поп, Макарона и Федян, основа, пытались найти игрока на место Бена, и даже кого-то нашли, но если одного новичка — Юлька — их коллектив ещё переварил, то второго уже нет. Играть не хотелось. Общаться, по большому счёту, тоже. Так и осталось.
«…Поп в Лондоне, Бен в Америке, я вот в Берлине. Федя, насколько я знаю, в Москве — программист, совсем вещь в себе. Но мы как-то ни с кем не переписываемся особо. По электронке не очень удобно, аськой они не пользуются, а в Livejournal никто из них не ходок. Могу тебе дать их имэйлы», — печатал Макарона.
Конь с энтузиазмом взял электронные адреса всех футболистов и даже попросил отыскать Юлька. Через Федяна получилось. Оказалось, что Юлёк стал следователем. Как позднее пояснил Поп из Лондона, Юлёк всегда тяготел к чему-то такому — милиция, раскрытия, щит и меч. «Получается, мы все пришли к тому, чего хотели» — полувопросительно-полуутвердительно написал Конь в очередном письме Макароне. «»Мы» — это кто?» — ответил тот. «Кажется, что мы все».
На это Макарона ничего не ответил, потому что вопросы соответствия желаний возможностям он обсуждать не хотел. А ещё хорошо знал, что за внутренние демоны терзали Федяна, которому жизнь как будто издеваясь подкидывала то одно испытание, то другое — хотя кто-нибудь ещё счёл бы подобные испытания за подарки судьбы. Вначале он с трудом отбился от настойчивых уговоров родни репатриироваться. Вопреки русскому имени, национальность у Феди была как раз стопроцентно «да», и с эмиграцией не возникло бы никаких сложностей. Но он не хотел. Он просто не хотел.
Федян ещё в институте устроился в программистскую фирму, в названии которой фигурировало английское слово deep — «глубокий». Как будто нарочно, контора арендовала полуподвальное помещение, а самому Федяну выделили стол в самом дальнем углу. И без того не бог весть какой коммуникабельный, Федян оказался на глубине, где эмоционально, полностью залёг.
Потом он женился — по любви, всё хорошо. Татьяна, жена, хотела уехать, стала заводить разговоры, настаивать. Но Федян не собирался менять мнение. Татьяне пришлось подчиниться. И всё, казалось, шло хорошо, но вдруг возникла перспектива работы. В Польше. Во Вроцлаве, который постепенно превращался в один из ключевых восточноевропейских городов, где квартировали филиалы почти всех гигантских корпораций. Татьяна возобновила попытки, и Федяну пришлось пойти частично на уступки: они оставили детей на нянек и бабушек и на пару дней прилетели во Вроцлав — посмотреть, подумать. Впрочем, смотрела и думала только Татьяна. Федян относился к поездке как к краткому отпуску. По возвращении в Москву их брак впервые оказался на грани развала: смириться с тем, что Федян действительно не хочет никуда ехать, Татьяна не могла очень долго. Европейская жизнь, уже казавшаяся такой близкой и доступной, подмигнула и исчезла. Федяну пришлось разгребать последствия: Татьяна крепко и надолго обиделась. Хоть и не навсегда.
5.
«Ребята, привет!
Я почему-то не сразу сообразил, что можно писать одно письмо одновременно всем. Если вы тоже будете отвечать всем сразу, у нас будет как будто отдельный чат для нас!
Я очень рад, что снова вас нашёл. Спасибо за это Макароне, если бы не он, ничего бы не случилось. Каждому из вас я уже по отдельности написал, что это моя вина, что я так надолго пропал. «Надолго» звучит чуть снисходительно — и обманывать я могу кого угодно, включая себя, но не вас, потому что «надолго» значит более чем на десять лет. Но я пока никому не писал, почему так вышло. Сейчас немного вам расскажу.
Хоть я задумался и понял, что нечего рассказывать. Просто я оказался в другой галактике. Надо было не просто привыкать к новой жизни, а к жизни, где я не знал и не понимал вообще ничего. Надо было не просто учить новый язык, а учить новые буквы. То есть в свои 10-11 лет я не мог ни прочесть, ни написать слова «мама». Это ужасно. Друзей не было. Родственников, кроме тех, с кем приехали, не было. Нереальная жарища — и кондиционеров в те годы почти не было.
Я полностью выключился из советской жизни, полностью включившись в израильскую. Мне кто-то быстро объяснил, что надо быстро стать израильтянином, иначе я останусь там, откуда приехал, даже уехав оттуда. А надо было всё же адаптироваться — учиться, потом начинать как-то зарабатывать. Хорошо хоть, что я выбрал хайтек, тут можно преуспеть.
Да, я получаюсь свиньёй. Ведь даже мой папа вам написал — выслал Макароне, Бену и Попу фотографии. А я так и не написал ничего. И даже не пытался вас найти. Свинья. Хотя и Конь. Но верю, что вы меня простите. Или уже простили.
А ещё я хочу теперь, раз уж так складываются обстоятельства, сделать что-то для всех для нас. Поэтому задаю всем в открытую вопрос: а давайте мы попытаемся встретиться. В Москве. Лететь далеко, особенно Бену, визы надо делать — мне точно, другим тоже, я думаю. Но ведь как-то совместить другие поездки можно. И будет так круто. Сыграем в футбол. Я немного располнел, но бегать ещё могу. Что скажете?
Ваш Саша».
«Здорово, пацаны!
Так красиво, как Конь, я писать не умею. Буду отрывист и многозначителен. Приехать в Москву можно, но надо планировать очень заранее. Виза мне не нужна, я после развала Союза российский паспорт сумел получить и даже сохранить. Но ехать очень далеко, это правда. И недёшево. Я уже не в Айдахо — не знаю, в курсе ли вы. Уехал в Сиэтл, тут работку нашёл. Это ещё дальше Айдахо, хотя и соседний штат. В общем, можно попробовать, я за! Да и маму навещу, давно не был. Как насчёт следующей весны или лета?
Всех целую и люблю. Бен».
«Я, естественно, только за — мне-то никуда ехать не надо. Но чтобы не было никаких идиотских отпусков и командировок, лучше знать заранее».
«Присоединяюсь к каждому слову Юлька. Буду очень рад. Федя».
«Привет, парни!
Бриты разрешают другое гражданство! Но я его в любом случае не брал! Так что сделаем! Касательно даты: предлагаю исходить из возможностей Бена и Коня!
С полным приветом, Игорь».
«Я так рад вашим ответам, ребята! Спасибо всем огромное! Подождём ответа Макароны».
«Всем привет!
Простите, дома сломался интернет, а на работе личную почту запретили. У меня всё как у Попа. Без вопросов. Мне и виза не нужна, и лететь два с половиной часа, смех один. Не то чтобы я мечтаю оказаться в Москве, но ради вас…»
«А чего это ты в Москву не мечтаешь?»
«Хе-хе, следи за собой, будь осторожен, Макарона, сейчас Юлёк подключит ведомства, и тебя встретят, когда прилетишь!»
«Мне уже начинать бояться? Кстати, я тоже разжирел, не только Конь».
«Между прочим, я не разжирел, а просто чуть располнел».
6.
Скоро сказка сказывается, а встреча шести человек, живущих в пяти разных странах, организуется не просто долго, а со скандалами на рабочих местах из-за оформления отпусков в самую горячую пору, непониманием в семьях и переплатами за авиабилеты на определённые дни. Но эти вопросы все бывшие жители столицы решали самостоятельно — и особо не жаловались на затруднения, разве что констатировали в переписке то и это. Споры и вопли начались при обсуждении, казалось, самого простого: места общей встречи в Москве.
Конь настаивал на том, что надо арендовать какое-нибудь футбольное поле и сразу же на нём и сыграть. Юлёк и Федян были не против. Бен и Макарона считали, что лучше бы вначале где-нибудь выпить-закусить (закусить обоим было гораздо важнее, чем выпить), а Поп вообще заявил, что встречаться надо у него дома, потому что и удобнее, и жратву любую купит, и вообще какого хрена вы со мной спорите?
Когда после очередного послания в переписке воцарилось подозрительное молчание, длившееся уже неделю, на передний план вышел Макарона.
«У меня новая идея. Поп, ты писал, твоему племяннику в Москве десять лет?»
«Да, одиннадцать даже позавчера исполнилось!»
«Он же на каникулах будет? Я предлагаю встретиться у школы, у крыльца. Ты придёшь с племянником, мы дадим ему фотоаппарат, и он нас сфоткает!»
«КАК МЫ ПРЫГАЕМ С КРЫЛЬЦА???»
«Да-а-а-а!!!»
«Макарона, это просто охренительно!!!»
«Так, минуточку, что за прыжки?!»
«Да, я тоже ничего не знаю».
«А, вы же не в курсе. В общем, перед отъездом отец Коня нас четверых сфотографировал…»
История Федяну и Юльку, не запечатлённым на памятных снимках, понравилась, прочие фигуранты тоже были в восторге. Решили.
7.
…Прилетел накануне вечером, поздно, на последнем рейсе, который к тому же задержался на час. Заранее по телефону заказал такси, и уже через пятьдесят минут выгружался у дома. Весь дом спал, только в одном окне горел свет. Не в нашем.
Заварил чай, вышел на балкон.
Зачем мне это всё нужно? Я же всегда был отдельно. Никого в гости не звал, сам ни к кому не ходил. Сидел за одной партой с этим — ну и что, много ли я о нём знал тогда? А сейчас и того меньше. Вот уж дружба. Ну футбол, да. Но стоит ли футбол того, чтобы вот так срываться? Бред, помешательство какое-то. Гипноз как будто. И прыжки эти ещё… Не к добру их вспомнили. Ладно, в этот раз как-нибудь продержусь. Но больше ни-ни.
Сколько бы ни прожил там, всё равно то, что здесь, неампутируемо. Интернет, не интернет — всё одинаково, вспоминается в секунду, это уже даже не рефлексы. Или как раз они. Разве что новые здания или памятники незнакомые, но это пыль и суета. Выхожу из дома, нет, не выхожу, выбегаю. Куртка не застёгнута, хорошо если шнурки завязаны. Портфель болтается на шее, как он там оказался — невообразимо. Вниз по лестнице, на лифте и хочется, но пока его дождёшься, второй урок кончится. На улице вглядываюсь вдаль: два чинных силуэта, девочки-припевочки Катя и Лена, соседки по лестничной площадке и парте, шаблонные одноклассницы (удивительно, насколько они безлики), уже почти на переходе, ужас, как я сегодня задержался. Задержался, но пока не опоздал! Поднажмём! Догоняю их только в классе: Катя и Лена уже сели и разложили тетрадки-учебники, а я только вбегаю, ну и ладно, всё равно успел! Мужики, успевшие чуть встревожиться, тоже незаметно рады: на большой перемене тренировка, нужно, чтобы все были на месте.
Чик и клац. Звук затвора в фотоаппарате. Смена кадра. Сколько прошло — год или десять?
Самолёт. Смотрю вниз. Там показывают полную фигню, даже вглядываться и вдумываться не стоит. Пусть взгляд просто скользит. Что меня ждёт там, внизу, когда планета докрутится до нужной точки? В аэропорту на вылете было тяжело, отошёл в сторону, чтобы никто не заметил, что слёзы навернулись. Хотя о чём плакать? О ком? Как ни силился, не сумел понять, чего жаль. Наверное, просто не выспался и перенервничал.
Чик-чик.
Москва: как будто её даже нет, но ведь она есть, как бы ни относился к ней, она есть. И вот ты вселяешься в новую квартиру в новой стране, а Москва стоит. Ты трясёшься в незнакомом метро, если оно у тебя в городе есть, а Москва шумит. Ты вываливаешься из клуба в три часа ночи, тебя тошнит на ближайшую машину, неизвестно чью, а Москва не спит — думай о ней или не думай, никуда она не денется. Москва не нужна, она не зовёт — но она есть, и отмахнуться от этого факта невозможно, как сказал любимый литературный герой.
Чик-чик.
Новая работа. Новое увольнение. Чик-чик. Виктория. Эмилия. Соня. Чик-чик. Есть ли хоть что-нибудь ещё в промежутках между этими чикчиками?
Нет, ничего между ними нет. Скоро и чикчики закончатся.
Футбол!
Лига чемпионов. Английская премьер-лига. Бундеслига. Серия «А»! Невероятно бегают, смотреть — одно удовольствие, порой можно даже соточку поставить на какой-нибудь верный матч, нервишки пощекотать! И только иногда ножом по сердцу: эх, как же мы тогда гоняли, ну просто фантастически круто. Просто на школьной коробке — её и полем-то нельзя было назвать. Иногда даже на коротких переменках выбегали: минута туда, если со всех ног, минута обратно — и три минуты на короткую тренировку или каждый бил по паре пенальти, а Федян отбивал (или не отбивал).
Я что, тоскую по детству? Или, упаси Боже, заела ностальгия? Да нет же, нет! Просто такого невероятного увлечения своим делом не было ни до (но какое там может быть «до»), ни после. И никогда больше не довелось так верить, так доверять своей команде, будь то группа в университете, какая-нибудь компания по общему интересу, не говоря о рабочем коллективе или случайным образом сколоченной отпускной банде. Да и не надо — ту безымянную команду (все болели за разные клубы, как тут её назовёшь) в надёжности никто не способен превзойти. И длилось всё не так чтобы долго, а закончилось (или начало заканчиваться) в тот самый момент, когда подавленный Конь сказал на первой же перемене: «Катастрофа мирового масштаба».
Недолго. Но всё-таки это было.
8.
— …Так что, вы в итоге в футбол-то поиграли?
— Сложно представить, но нет.
— Как?! Вы же собирались!
— Да понимаешь, такая ерунда получилась… Встретились у школы и сразу начали спорить, куда идти — чуть до ора не дошло. Кто-то хотел есть, кто-то нет. Потом подуспокоились, решили пойти прямо в ближайшее заведение, у нас там что-то такое арабское открыли. И там снова началось. Зацепились за политику, слово за слово… Один за этого, другой за того. Неприятно было, честно говоря.
— А ты сам?
— Да я вообще молчал. Чего мне говорить? Мы из разных миров. Буквально. Все шестеро. Даже с учётом того, что двое из нас до сих пор москвичи — жизни у всех совершенно разные, кардинально, неописуемо. С кем-то, конечно, я скорее соглашался, мои взгляды ты знаешь, но наружу я их не вытаскивал. Ни к чему.
— Правильно, если обстановка такая взрывоопасная была.
— Ну вот… А дальше все как-то сразу засобирались и разошлись. Очень обидно, честно говоря. Почти год переписывались, планировали — и такое. Даже полутора часов не посидели.
— Так ведь все ещё в Москве, наверное?
— Наверное…
— Надо связаться! Созвониться, написать по электронке…
— Не поможет. Думаю, не поможет.
— Почему? Напиши!
— Каждый из нас думал, что вот он-то повзрослел и изменился, а предположить такое же в отношении других никто не смог. Поэтому каждый надеялся увидеть взрослых пацанов, а увидели взрослых взрослых. Не буду никому писать, не хочу.
9.
«Парни привет!
Чёт мне кажется, что мы очень дебильно повидались! Уже полгода прошло, а мне как-то до сих пор обидно!
Но это ладно! Я же вам фотку так и не выслал! Зря что ли племяша гонял?! Так посидели «хорошо», что я вообще про неё забыл! Про фотку! Вот она!»
«Поп, спасибо. Вот тупые рожи тут у нас! Но хорошо, что фотка всё-таки сохранилась».
«Спасибо».
«Спасибо!»
«Спасибо! Простите, это всё из-за меня».
«Да, из-за тебя, потому что надо голову задействовать при разговорах!»
«Ну что, опять начнём? По переписке теперь? Утомили. Никто не виноват».
«Да, никто. Либо все, либо никто».
«Лично я ни на кого не сержусь, в целом был всех рад видеть, но пока предпочёл бы от активного общения воздержаться, прошу прощения за прямоту».
«Солидаризируюсь».
10.
Чик-чик. И ещё пять лет. И ещё пять.
Команда снова раздробилась. Многие общались, но один на один. Конь вообще старался поддерживать контакт с каждым. Макарона навестил поочерёдно всех «тамошних», включая Бена, который переехал в Нью-Йорк, женившись там на милой девушке родом то ли из Петербурга, то ли из Киева. Добраться до Нью-Йорка из Берлина оказалось делом чуть более простым, нежели до Сиэтла.
Но единого диалога команды не получалось, какие бы новые технические возможности для этого ни возникали. И даже введённая Конём традиция — посылать общие поздравления с днями рождения, новым годом и первым сентября (то есть днём знакомства всех со всеми) — хоть и прижилась, но развития не получила, дальше формальных слов дело не заходило ни разу.
Близился возраст кризиса среднего возраста. Дети, у кого были, давно пошли в школу. Начались первые потери — пока не в составе команды, но горькие вести всё равно не объединяли. В мире происходила всякая удручающая чушь. В интернете творилось такое, что их московская ссора казалась чуть ли не мирной учтивой беседой.
Однажды вечером Конь, медленно продвигаясь в традиционной четверговой пробке на выезде с шоссе Аялон, вдруг получил сообщение на телефон. Коротко глянул — Бен. «Коняга, надо созвониться. Срочно». — «Я за рулём, прости, интернет плохой». — «На мобилу могу позвонить?» — «ОК».
— Здорово, Лошадь!
— Привет, что-то случилось?
— Плохого — ничего. Но так — да, случилось.
— Рассказывай.
— Я сижу в Шёнефельде с Макароной, и мы…
— Стой-стой, что такое Шёнефельд?
— Берлинский аэропорт.
— Ах, точно, я же знал. Привет Макароне. И что?
— Я прилетел в Берлин в командировку, мы встретились, выпили, потом ещё раз выпили. И решили позвонить Попу. Оказалось, наш Попик сидит в Хитроу и за каким-то хреном летит в Москву, — сказал Бен и многозначительно замолчал.
— Дальше?
— Дальше — я перенёс обратный билет в Штаты на через три дня, взял отпуск, и мы с Макарошкой купили нам билеты в Москву на ближайший аэрофлот, благо их куча в день.
Конь заподозрил неладное.
— Э-э… Ну а дальше?
— Разворачивай тачку, езжай в Бен-Гурион и вылетай в Москву.
— Ха-ха, Бен, уже развернулся.
— Я серьёзно. Мы тебя будем ждать в Москве.
— У меня двое детей, между прочим. Жена будет против.
— Дай её номер, я позвоню и всё решу.
— Не говори ерунды, Веня!!! Вы там охренели с пьяных глаз!
— А помнишь, ты когда-то давно в переписке сказал, что хочешь для нас всех что-то хорошее сделать. Вот и сделай — просто садись в самолёт и прилетай.
— Это совсем не так просто, как ты думаешь.
— Слушай, Конина! — рявкнул Бен. — Один-единственный раз сделай хоть что-нибудь, что выпадает из твоей привычной картины мира! Так, секунду.
В трубке зашуршало, а потом раздался голос Макароны.
— Саня, пойми, это реально наш последний шанс. Самый-самый последний. Мы созвонились с Юльком и Федяном — оба в Москве. И согласились завтра вечером встретиться. В ближайшие десятилетия мы не сможем устроить так, чтобы все собрались в Москве. Разве что будем хоронить кого-то.
— Я понимаю, но это объективно невозможно. У меня младшему сыну восемь месяцев. И жена…
— Да помню я, что у тебя жена! Я даже помню, что её зовут Лиза! Слушай, Конь, обещай только одну вещь.
— Ну?
— Через сколько ты будешь дома?
— Минут через двадцать-тридцать.
— Обещай, что приедешь домой и спросишь. И напишешь нам. Да — да, нет — нет. У нас вылет через час. Обещай только это.
«Передай этому ослу, что я ему оплачу билет!» — крикнул Бен вдалеке. Конь обиделся.
— Хорошо, Макарона, я тебе обещаю. Тебе, а не этому пьяному дебилу.
— Чудненько. Ждём.
…Естественно, на робкий вопрос размечтавшегося Коня, можно ли ему слетать на сутки в Москву, Лиза отреагировала резко неодобрительно — но могло ли быть иначе? Уныло кивнув головой, Конь пошёл в большую комнату, горестно упал на диван с мобильным в руках и приготовился написать пацанам неизбежное.
И тут зазвонил телефон жены. «Да. Привет, мам. Что? И что теперь? Господи, да на черта это вам? Да? Ну, мы-то потеснимся… Во сколько?»
Конь насторожился и на всякий случай стёр почти полностью набранное сообщение.
В комнату вошла озадаченная Лиза.
— Похоже, что ты всё-таки летишь.
— Это как?
— У папиных пятиюродных кузенов умерла какая-то седьмая вода на киселе. В Беер-Шеве.
— И что?
— И они завтра приедут всей мишпухой к ним на две ночи.
— Ну?
— Что «ну»? Родители оставят ключи, сядут в поезд в девять девятнадцать и в половину одиннадцатого будут у нас на вокзале. Они не вынесут эту ораву у себя дома. А я типа должна теперь их выносить. Подарочек привалил мне.
— Спать-то они тут смогут, в гостиной.
— Спать-то смогут, но раздражаться я буду на вас на всех, это я тебе клянусь. Лети в Москву, пока я не передумала. Пусть они с детьми посидят хотя бы, а я по магазинам одна съезжу.
Конь метнулся к компьютеру. И через пять минут: «Пацаны, вы не поверите, но завтра в 7:20…»
11.
Договорились около пяти встретиться у школы. Где же ещё?
Первым подошёл Юлёк, рядом с ним недовольно вышагивал очень похожий на него парнишка младшеклассного вида. Через минуту явился Конь.
— Павел, мой сын, — отрекомендовал Юлёк мальчика.
— Кажется, я с тобой учился в одном классе, — обратился Конь к Павлу, намекая на чрезвычайное сходство Юлька и Павла, но, похоже, намёка никто не понял.
Потом, с интервалом в пару минут, подошли Бен, Федян и Поп.
Сумрачно поздоровались, но особо не разговаривали. Юлёк отошёл с сыном и стал ему что-то рассказывать, показывая рукой на соседние здания. Федяну кто-то позвонил.
— А Макарона вообще прилетел? — спросил Поп.
— Куда ж он денется, — сказал Бен, мучимый головной болью и ненавистью ко всему миру, с себя начиная.
— И где он?
— Не знаю, мы поехали из аэропорта каждый к себе.
— А вот он, — кивнул Поп.
На другой стороне улицы остановилось такси, оттуда выкатился Макарона, который тут же стал что-то орать — пока неразборчивое.
— Что он разоряется? — спросил Федян.
— Вообще не понимаю, — отозвался Бен.
— Встали, встали, — через несколько секунд голос Макароны стал различим. — Встали!
— Куда встали? Что встали?
— На крыльцо!
— Господи, опять он про этот прыжок?
— Да, и поскорее!
— Почему такая спешка?
— Ты существенно отупел за эти годы! Просто встали на крыльцо и всё! Юлёк, дай сыну телефон!
— Дал уже…
— Он в курсе, что делать?
— Да, в курсе…
— Так, все встали? Готовы? Паша, ты готов? На три-четыре!
— Макарона, — прочувственно сказал Юлёк, — я не в состоянии передать, как же ты нас всех за эти годы за**ал.
Мужики против воли захохотали и прыгнули.
